Семь цветов страсти - Страница 25

— Придется тебя подвезти. Боюсь, на улице тебя арестуют — здесь не принято мазать красным гульфик. Только у террористов.

— У меня очень плохая гостиница, — соврал Чак, оставивший чемодан в камере хранения аэропорта.

— Я тоже живу далеко не шикарно. Но душ и горячая вода есть. Устроим хорошую постирушку, — пообещала Дикси.

Через полчаса они повалились в узкую кровать, со стоном прорываясь друг к другу сквозь нелепые кордоны одежды. А еще через час Дикси поняла, что вновь встретила Ала. Только они перепутали время, поменявшись возрастом и опытностью.

Чарли оказался очень забавен. Простоватого мальчишку, млеющего перед кинодивой, казавшейся ему недосягаемой, поминутно оттеснял уверенный в своей силе мужчина, властно стремящийся к обладанию. Конечно же, Чак родился наглецом и победителем, но пока еще лишь догадывался об этом.

Грудь Дикси — слишком большая для того, чтобы быть упругой, но сохранившая девичью гордую форму, потрясла Чака. Он не раздумывая ринулся к ней и ни на секунду не упускал из внимания за все время продолжительных боевых действий. Лишь скатившись с влажного женского тела в финальной истоме, он оставил игрушку. Дикси рассматривала лежащего с закрытыми глазами парня, оценивая свое новое приобретение. Сильное тело смуглого брюнета, еще не покрывшееся зрелой растительностью, было прекрасно здоровой свежестью юности и точностью пропорций, соответствующих новым идеалам мужской красоты. Уже в бедрах, выше и мощнее в груди, чем микеланджеловский Давид, он, несомненно, мог рассчитывать на карьеру фотомодели. Лицо из тех, что «нравится» кинокамере, — крупные, мужественные черты отличались своеобразным, запоминающимся обаянием, граничащим с некрасивостью. Но именно отклонения от идеала — подчеркнуто тяжелый подбородок, слегка приплюснутый нос боксера, сочетающиеся с приметами игрушечной красивости — пухлыми капризными губами, длинными женственными ресницами и живописными кудрями, создавали своеобразный «букет», называемый шармом.

Дикси осталась довольна ревизией ценностей своего партнера, отметив, что с атрибутами мужественности у малого ситуация более чем благополучная. Учитывая его темперамент и бойцовский задор, можно было составить почти безошибочный прогноз: Чак может занять на киноэкране довольно значительное место, даже если и не проявит особых актерских дарований. И уж что совершенно неизбежно — станет любимцем дам любой возрастной категории и разного социального положения.

Склонившись над дремлющим дружком, Дикси поцеловала его в лоб, словно скрепляя печатью благословения составленный ею вердикт. Ресницы парня дрогнули. Не открывая глаз, Чак прижал Дикси к себе, спрятав лицо в горячей ложбинке тяжелой груди.

— Они у тебя настоящие? — пробормотал он, ловя губами соски. — Я имею в виду — это не силиконовые?

Дикси рассмеялась.

— А разве ты еще не понял?

— Н-нет… — Чак изучающе помял нежные полушария.

— Раз ничего не понял, значит, обмана нет. Кроме того, надо доверять сплетням. Наши журналисты точно знают, где у кого протез. Про меня они уже десять лет талдычат только одно — «восхитительная натуральность!»

— Потрясающе! — восхищенно сверкнул он глазами. — Ты настоящая звезда! Я думаю, у секс-бомбы, которая… которая сделала карьеру и нравится публике, все должно быть настоящим… — Чак облизал губы и задумался. — Я ведь тоже гормоны не глотал — честно качал мышцы. Когда тренажеров не было — таскал камни. — Сжав кулаки, он продемонстрировал мышцы торса. — Но киношникам я не нравлюсь.

— Глупости, ты еще ничего, в сущности, не пробовал по-настоящему. Даже эту штуку.

Под взглядом Дикси жезл Чака повел себя, как кобра, поднимающая голову из корзины. Вспомнив безукоризненную и пресную в своей гимнастической отточенности сексуальную технику женевских партнеров, Дикси с восторгом поняла, что Чак никогда не станет таким, cколь бы высокому мастерству эротических игр ни обучат его подруги. Его природная грубая страстность отличалась от приобретенной техничности городских «жеребцов», начитавшихся специальной литературы, как живое тепло ее груди от безукоризненности силиконового протеза.

Незатейливую эротическую тактику паренька отличал врожденный постельный талант. Не многочисленные и бездарные, по всей видимости, партнерши, а сама природа наделила его способностью к настоящему слиянию, делающему два тела единым инструментом наслаждения. Он брал ее, как берут ту единственную, на которой хотелось бы умереть. Овладевая телом Дикси, Чак священнодействовал и осквернял его, являясь одновременно послушным рабом и безжалостным властелином.

«Все-таки это загадка, — думала Дикси, выныривая из очередной схватки. — Загадка, какую теорию под нее ни подводи». Она видела уже всяких — остервенело-страстных, изощренно-умелых, наглых захватчиков или жаждущих унижения, но вот, впервые после Ала, пришло ощущение точно найденной половины, идеального сексуального партнера. Они ничего практически не знали друг о друге, cказав не более сотни слов. Но, окажись Чак даже полным дебилом или нравственным уродом, Дикси могла бы присягнуть, что их тела — единомышленники, понимающие друг друга с гениальной чуткостью.

…Над Римом сгущались поздние летние сумерки, а любовники и не подумали о расставании, не заметив пролетевшего времени. Лишь голод напоминал о приближающемся ужине. Бутылка кислого рислинга, обнаруженная в холодильнике, была почти пуста. Разлив в простые стеклянные бокалы оставшееся вино, Чак вышел на балкон. Поражение на кинопробах омрачало радость его встречи с Дикси. Чем большую власть он ощущал над великолепной, удачливой и наверняка пресыщенной вниманием мужчин кинозвездой, тем обиднее становилось за себя. Нет, Чак не хотел сдаваться. Не выйдет! Он в сердцах саданул кулаком по балконной решетке, спугнув с карниза стайку голубей. Не станет Чарли-сорвиголова гнуть спину на кукурузных полях фамильной фермы, вздыхать по вечерам перед телеэкраном о том, что выхватили из-под носа другие, — о славе, деньгах, шикарных ресторанах, домах, автомобилях, о веренице длинноногих красоток, причитающихся ему по праву. Ему, а не какому-то там криворылому Шварценеггеру или обаяшке Сталлоне. Ноздри Чака с жадностью втянули дымно-сухой воздух большого города. Вдаль, мерцая вереницами фонарей, уходила широкая улица с красивым названием Via Prenestina, поднимались над стенами столпившихся домов, словно паря в вечернем воздухе, cветящиеся купола и шпили, шумел и переливался глянцевым блеском бегущий в ущелье сверкающих витрин поток автомобилей.