Семь цветов страсти - Страница 108

108

Дома, приняв душ и достав из холодильника пакет молока, я предалась упорным размышлениям, что же представляет мой поступок — «свинство» или все же «не свинство»? С точки зрения прежней Дикси, находившей радость в эпатаже «избранного общества», осмелившегося пренебречь ею как актрисой, по мнению «телки» из порнушек, оставшейся на мели, мой контракт с «фирмой» являлся закономерным, вполне естественным шагом. С позиции Дикси Девизо — наследницы баронессы Штоффен, актрисы, вызвавшей восхищение Ала, женщины, для которой рыдала скрипка Артемьева, — союз с соглядатаями можно расценивать только как грязь. Грязь, из которой немедленно во что бы то ни стало следовало выбраться.

Я позвонила Солу, чтобы договориться о визите на «фирму». Пора атаковать врага.

— Что за концерт ты затеяла в замке? Очень впечатляюще! Маркиза де Сад в роли непорочной Жанны д'Арк.

— Заткнись. Я была пьяна и зла. Поэтому махала кулачками на стальных роботов. Понимаю, что не могу помешать вам шпионить за мной. Сама подписала приговор… Но я не знала, что это так тяжело… Умоляю, Сол, найди способ — мне надо отмыться. Я не выдержу больше… прошу тебя… У вас же не гестапо, а художественный совет. Когда я смогу приехать и поговорить с Шефом сама? Пусть называет любую сумму.

— Детка, сейчас же лето. Все разъехались. В действии только бригада технических сотрудников, работающих на тебя… И я все же не понимаю, что произошло? Тебя шокируют отснятые кадры как наследницу баронессы? На экранах они не появятся, меня в этом клятвенно заверили. Может быть, когда-нибудь войдут частями в какой-нибудь художественный фильм… И я не вижу причин, почему тебе как актрисе вдруг пугаться того, что ты делала совершенно спокойно всего год назад? А Микки, насколько я понял, на твоем личном горизонте больше не появится.

— Сол, не морочь мне голову. Я решила, и ты не сможешь меня удержать. Я рассказала все Чаку. Расскажу Алу, Артемьеву и подам заявление в суд. Найму хорошего адвоката. Это мое твердое решение, и у меня, слава Богу, теперь есть на это средства. Даже если вы сожжете мой замок — счета в швейцарском банке достаточно убедительны, уверяю тебя.

— Хорошо. Я выслушал бредовый ультиматум, но не полномочен принимать решения. Жди. В ближайшие дни постараюсь связаться с боссом и договориться о чем-то. Ты будешь в Париже? Отлично. Я позвоню. Только пока не суетись, не глупи, Дикси. Пожалуйста, это я уже по-дружески прошу.

Я действительно чуть ли не целый месяц просидела в летнем Париже, почитывая взятого из библиотеки Бунина. Никто не смущал моего покоя. И вдруг все завертелось с бешеной скоростью. В середине августа ко мне явился Алан. Я уже знала, что новый фильм Герта «Линия фронта» прошел отборочный этап на Венецианский фестиваль и его имя прочат в десятку лучших режиссеров. Но этого визита я никак не ждала, поставив на наших отношениях жирную точку.

Ал явился с розами и бутылкой потрясающего шампанского. Он прекрасно смотрелся в легком летнем костюме и белой рубашке с распахнутым воротником: герой вестерна, ставший миллионером.

— Не скажу, что я очень разбогател, детка. Но мне фартит. Конечно, ты в этом смысле вне конкуренции. — Он осмотрел мою квартиру. — Славно, очень славно, в придачу к австрийскому поместью просто шикарно… У меня дом в Калифорнии. Я совладелец крупного предприятия, которое пошло в гору. За полгода мой капитал увеличился вдвое… Про кинодела сама знаешь… — Ал смущенно опустил глаза. — Могу добавить, как в интервью: бодр, весел, полон творческих планов.

Мы разместились у холодного по случаю жары камина. Ал не обратил внимания на мои хозяйственные потуги. На столе появились фрукты, конфеты, бокалы, ведерко со льдом. Он терпеливо ждал, листая какой-то толстый журнал, и, как только я присела, начал обстоятельное теоретическое выступление:

— Теперь-то я смекнул, Дикси, что, собственно, надо делать с экраном! Я понял, как заставить зрителей плакать. А если они плачут — они твои. Поверь мне, сострадание — вот главный ключ к завоеванию. Заставить людей сострадать твоим вымыслам, сделать их причастными, и они у тебя в руках! — В глазах «ковбоя» мерцал фанатичный огонек, и я решила поддержать столь важную моему гостю беседу.

Похоже, я взяла на себя миссию ублажать Герта. Там, в отеле, в качестве одалиски, а теперь — в роли авторитетного кинокритика. Что ж, в сущности, я перед ним в неоплатном долгу хотя бы за то, что он заставил навсегда забыть о неудачном начале с Куртом Санси и открыл подлинную Дикси.

— Но ведь это самое непростое — вызвать у зрителя сострадание. Можно все залить глицериновыми или настоящими слезами, показать голодных детей, растерзанные трупы, разлагающихся заживо наркоманов, а в зале будут жевать резинку и тискать девочек. Если, конечно, там вообще кто-либо останется, кроме жюри. Да и «высоколобые» объелись «чернухой» — их этим не возьмешь.

— Верно. Тридцать лет назад всех тошнило от мелодрам, а Клод Лелюш просто взял в руки «Эклер» и снял «Мужчину и женщину». Без голых задниц, душераздирающих воплей и трупов. Но зрители плакали. Они пошли за ним, подчинились… Дело, видимо, не в том, что показать, а как.

— Он сделал продолжение, но магия пропала.

— Поезд ушел. Его поезд. Нельзя возвращаться в места, где ты был счастлив. — Ал взял меня за руки и поцеловал пальцы. — Извини, Дикси, я никогда больше не поеду с тобой в индийские джунгли…

— И никогда не станешь снимать «проблемные фильмы»?

— Даже если моя «Линия фронта» не провалится, я не вернусь к такому кино, Дикси. Наверно, это не мое дело. Честное слово, если мне подфартит на фестивале, я буду считать это шальной удачей.

108